В октябре 2022 года ростовский Благотворительный фонд «Гуманитарный конвой “Быть добру”» выиграл десятимиллионный президентский грант на проект «Под крылом доброты». «Подразделение 2 стрелкового батальона 123 стрелкового полка МР выражает <...> фонду “Быть добру” свою огромную благодарность за содействие <...> в проведении Специальной Военной Операции», — фото письма, которое начинается так, фонд опубликовал в соцсетях в ноябре. Как выяснила DOXA, кроме помощи донецким сельчан_кам и мона_шкам, обещанной в заявке, организация отправляет деньги и вещи российским военным.

Азовский Фонд помощи детям-инвалидам «Будущее — детям» обещал «восстановить психоэмоциональное состояние» семей погибших или раненых военнослужащих, а также привлечь к их проблемам внимание общества. «Установлены баннеры погибшим в зоне СВО героям-землякам», — отчитался о реализации проекта мэр Владимир Ращупкин. Баннеры с точно таким же дизайном, как на приложенных фото, появлялись и в других российских городах без грантовых денег.

Летом 2022 года Фонд президентских грантов и Президентский фонд культурных инициатив впервые открыто простимулировали проекты, связанные со вторжением России в Украину. ФПГ и ПФКИ объявили специальные конкурсы, направления которых предполагали работу с мобилизованными и бежен_ками, а также на территории Донбасса. Суммарный грантовый фонд в итоге составил около трех миллиардов рублей.

Изучив нынешнее положение, историю создания и перспективы развития российских грантовых конкурсов, DOXA пришла к выводу:

Этот спецпроект — о системе, которую раньше многие надеялись обхитрить, хотя на самом деле она давно обхитрила нас самих.

25 февраля 2022 года представитель_ницы российских некоммерческих организаций (НКО) опубликовали обращение к Путину с призывом остановить войну. Скоро внутри сектора поползли слухи о том, что фондам-подписантам — их набралось более пятисот — президентских грантов теперь не видать. Подозрения усилились, когда упоминания нескольких подписантов пропали с сайта mos.ru, на котором у москвиче_к была возможность сделать пожертвование в НКО. 

«Конечно, я понимал, что такие крупные грантовые операторы находятся под контролем государства. Но никаких доказательств у меня никогда не было», — рассказывает DOXA Марат, бывший директор одной из столичных НКО. Он и другие собеседни_цы DOXA отмечают, что к началу 2022 года у системы президентских грантов и ее управленца Ильи Чукалина сложилась неплохая репутация. «Чукалин — симпатичный мужик, профессиональный, ценностно близкий, к нему в отрасли очень хорошо относятся», — делится Кристина, которая руководила благотворительным и культурными фондами с крупными бюджетами.

«Мы знаем организации, которые подписали антивоенное письмо и получили гранты. Знаем даже, что раньше их получали организации, признанные иноагентами», — говорит Кристина. Но вот что происходило в 2022 году, по словам Марата:

Речь, вероятно, идет о посте в сообществе «Благотворительная курилка», которое создала и модерирует Екатерина Бермант. Успокаивая общественность, сотрудница ФПГ из чата рассказала, что «проверка проверяющими органами» — стандартная процедура. Просто обычно фонды проверяли на юридическую благонадежность: задолженности, штрафы, предоставление отчетностей, судимости руководителей. А тут решили проверить еще и на благонадежность политическую.

По словам Кристины, однако, Чукалин пытается «держать хорошую мину при плохой игре». Гендиректор продолжает презентовать фонд как отстроенный механизм, зависящий от трендов индустрии и решений широкого пула эксперто_к. На имидж прозрачной и эффективной системы работает удобный портал подачи заявок, стандартизированная отчетность, но главное — процедура оценки проектов.

Однако окончательные списки победителей в ФПГ и в ПФКИ утверждают Координационные комитеты. В отличие от эксперто_к, которые отбирают заявки вслепую и независимо друг от друга, «координатор_ки» получают перечень потенциальных победитель_ниц и голосованием принимают его на общем заседании. В Координационные комитеты ФПГ и ПФКИ входит в том числе первый заместитель руководителя Администрации президента Сергей Кириенко — куратор внутренней политики в России и «вице-король Донбасса».

Взаимодействие Российской православной церкви с бежен_ками тоже координирует Синодальный отдел. За два дня до начала войны священники Московского патриархата получили рекомендации по организации помощи бежен_кам из Донбасса: «особое внимание» стоит уделить сбору пожертвований и «привлечению средств», а при наличии вопросов — обращаться к заместителю председателя Синодального отдела, иеромонаху Пантелеимону. 27 миллионов выдал ФПГ самому Синодальному отделу на проект «разносторонней помощи вынужденным переселенцам». Это четвертый из десяти самых крупных грантов фонда, а в целом среди победителей — еще несколько подразделений РПЦ.

Впрочем, все православные организации, которые в этом году получили крупные гранты, становились победителями и раньше. Но когда они работали в сфере инклюзии или, скажем, «реабилитации» прихожан с зависимостями», то получали в разы меньше денег.

Еще одна тенденция в «военных» спецконкурсах — резкое (примерно в два раза) увеличение финансирования проектов в шести областях, которые граничат с украинской территорией. Помощь «людям, получившим тяжелые травмы, и их семьям», а также «российским гражданам, на жизни которых наиболее сильно повлияли действия недружественных государств», — так сформулированы те цели спецконкурса ФПГ, которые не упоминают Донбасс и «освобождаемые территории». Логично, что именно житель_ницы Белгородской, Брянской, Курской, Липецкой, Ростовской областей и Краснодарского края больше других субъектов затронуты войной.

Но давайте посмотрим на примере победителей ФПГ из Белгородской области, как именно фонд поможет населению приграничных территорий.

Все проекты для взрослых беженцев предполагают гуманитарную помощь, то есть буквально раздачу вещей и продуктов. Также заявлены юридическая и психологическая помощь, проведение мероприятий, создание приюта и горячей линии. Проекты для детей тоже предполагают гуманитарную и психологическую помощь, а кроме того — образовательные инициативы: внеклассные беседы и даже уроки плавания.

Среди категорий спецконкурса ПФКИ только одна не упоминает «освобождаемые территории». Она стимулирует «усиление цивилизационного влияния Русского мира» и, судя по суммарному финансированию, оказалась для грантодателей самой важной. Другие категории разъясняют, из каких элементов состоит политика России по «интеграции» захваченных земель.

Названия проектов, победивших в конкурсах ФПГ и ПФКИ, позволяют понять, на какие категории граждан_ок направлены усилия российской власти по «интеграции» оккупированных территорий.

Чтобы продвигать положительный образ России, организатор_ки президентских грантов прибегают к подмене понятий. «Использование хештега #благотворительность как инструмента помощи войскам, которые захватили часть Украины, — не только вовлечение людей в пособничество армии страны-агрессора, но и поддержка пропагандистского нарратива, попытка подменить понятия и исказить восприятие фактического положения дел», — говорится в исследовании «Теплицы» о многомиллионных сборах донатов для солдат российской армии в провоенных телеграм-каналах.

Президентские гранты также призывают заявитель_ниц обращаться к идеям «благотворительности» и «гражданского общества». Но в отличие от сборов «пожертвований», гранты сами представляют собой инструмента подкупа гражданского общества.

Если вы занимаетесь помощью больным детям и вам предлагают поучаствовать в конкурсе на несколько миллионов рублей, почему вы должны отказаться? Тем более, от участни_ц напрямую не требуют публичного одобрения политики государства.

Кириенко неоднократно заявлял, что софинансирование — ключевой фактор в оценке заявок на выдачу грантов, то есть проект должен привлечь не только государственные, но и частные средства. Так бизнес подталкивают к поддержке проектов, цель которых — «интеграция» оккупированных территорий.

Политологи Всеволод Бедерсон и Андрей Семенов еще в 2020 году заметили, что у тех организаций, которые поддерживают власть и участвуют в выборных кампаниях, больше шансов выиграть грант на крупную сумму. Например, НКО, поддерживающие парламентские партии (КПРФ, ЛДПР, СР), на 95% чаще получали большее финансирование, чем «аполитичные» организации. Получается, «военные» спецконкурсы ФПГ и ПФКИ не исключение из правил, а следствие всего устройства системы президентских грантов?

Президентские гранты появились в 2005 году благодаря идее либерального экономиста Александра Аузана. В 2004 году Путин выступил с критикой некоммерческого сектора, который тогда якобы «обслуживал сомнительные групповые и коммерческие интересы». В ответ Аузан разработал альтернативу, которая должна была сделать культурную политику эффективнее и прозрачнее. Он предложил выдавать специальным фондам деньги из бюджета, чтобы они в ходе конкурса выбирали достойные проекты и финансировали их.

Таким образом, во-первых, решение о выдаче денег переходило от чиновников к специалист_кам, эксперт_кам по конкурсным темам. Во-вторых, в конкурсе мог участвовать любой, кто выполнит его условия, а значит, доступ к средствам открывался для всего общества, а не только для условного директора театра, который лично попросил деньги у губернатора. В-третьих, гранты предназначались для гражданских инициатив, а не для бюджетных организаций.

Первый конкурс прошел в 2006 году. Сам Фонд президентских грантов, однако, появился только в 2017-м. Первые десять лет у президентских грантов было много операторов: движение «Гражданское достоинство», Союз пенсионеров России, Союз женщин России, Российский союз ректоров, Лига здоровья нации, Национальный благотворительный фонд и Благотворительный фонд «Покров». В 2017 на их базе учредили ФПГ и назначили генеральным директором Илью Чукалина. В 2021 появился Президентский фонд культурных инициатив, по сути как подразделение ФПГ, скопировавшее выстроенные Чукалиным механизмы.

В 2022 году, уже после начала войны, Чукалин дал интервью о «цензуре и форс-мажорах». Отвечая на вопрос о том, влияет ли публичное выступление против войны на победу в конкурсе, генеральный директор ФПГ сказал: «В нашей стране петиции не работают и никогда не работали. Изменить петицией в России ничего нельзя. Работают модели участия в обсуждениях, подготовке предложений, но при условии демонстрации глубокого понимания вопроса, экспертности».

Эксперт_ки обязательно отреагируют на стремление других профессионало_к решить настоящие, не выдуманные, актуальные именно сейчас проблемы. Но так ли это на самом деле?

Одна из основных особенностей грантовых систем — мобильность. Темы основных конкурсов можно обновлять раз в полгода, специальных — еще чаще: ПФКИ за 2022 год провел целых четыре спецконкурса. Но российское государство использует мобильность не для того, чтобы проявить чуткость к инициативам общества. Наоборот, оно реагирует на сложные ситуации и критические моменты, продвигая официальную повестку.

Когда началась война, большие государственные системы долго не могли прийти в себя. Новая культурная политика, например, оформилась только к концу осени. При этом еще в марте Кириенко заявил о проведении грантовых конкурсов «в поддержку русской культуры». Война напрямую не упоминалась, но существенную поддержку получали именно провоенные и пропагандистские проекты.

Но власть использовала грантовую мобильность и до начала войны: например, для управления предвыборными кампаниями. Политологи Бедерсон и Семенов связывают двукратный рост финансирования грантов в 2017–2018 годах именно с президентскими выборами. Тогда гранты получили многие организации, связанные с «Единой Россией» и другими парламентскими партиями, то есть партиями-«спойлерами», которые создают иллюзию демократии.

Также неслучайно, что гранты предлагают поддержку именно в сферах культуры и социальной работы. Это траты на идеологию, то есть на объяснение того, почему и зачем сообществу — например, граждан_кам Российской Федерации — сейчас нужно быть единым целым. В относительно спокойные времена государство экономит на культурном секторе, но при политических катаклизмах готово давать ему деньги.

Грантовые системы с их ставкой не только на мобильность, но и на эффективность идеально подходят для создания идеологии и ее распространения.

Единственная из 28 белгородских заявок-победителей на общую сумму более 50 миллионов, которая хоть как-то упоминает ситуацию, описанную Анной, — проект «К материнству — бережно». В целях проекта указана помощь матерям и врачам в условиях «высокого уровня террористической опасности».

С начала войны 2,8 тысяч домов и квартир в Белгороде пострадало от обстрелов, а 25 человек погибли. Но главное, в Белгороде не работает оповещение об обстрелах и система укрытий. По идее, сирены воздушной тревоги должны включаться, когда военные видят угрозу: например, летящую ракету. Но в Белгороде, в отличие от соседнего Харькова, тревогу не включают. Житель_ницы узнают об обстрелах, только услышав звуки взрывов. Губернатор заявляет, что время подлета ракет до области слишком короткое: якобы сирены нужны только для природных ЧП, а при обстреле люди выйдут на улицу и будут «мишенями». С октября житель_ниц оповещают об опасности по СМС, но уведомления обычно приходят, когда обстрел уже закончился.

Кроме того, для Белгорода и других приграничных областей «бежен_ки» — это не только вынужденные переселен_ки с оккупированных территорий. Люди из ближайших к границе сел тоже вынуждены покидать дома. Президентские гранты игнорируют эту проблему, а власти в рамках регулярной работы только создают видимость ее решения. На помощь бежен_кам с российских приграничных территорий уходит даже меньше белгородских грантовых 50 миллионов, судя по бюджетам соседних Курской и Брянской областей. Зато на украинских бежен_ок, кроме грантовых денег, белгородские власти выделяли из бюджета еще более 250 миллионов.

Кто вообще в основном получает президентские гранты? «Огромный поток заявок — проекты раздачи гуманитарной помощи: мыла и еды. Это заявки, кричащие, что в стране просто нищета», — рассказывает Кристина об опыте оценки заявок на президентские гранты и в прошлые годы. Организаций, которые предлагают «сложные, масштабируемые модели» благотворительности, всегда меньшинство.

«Возьмите любой внутриотраслевой чат, например. Сколько НКО там представлены? 500, 1000? Это по самой оптимистичной оценке. А заявок на президентские гранты подается десятки тысяч. Для крупного московского или питерского НКО президентские гранты — это от 10 до 50% бюджета, и то эту цифру всегда пытаюсь сокращать, чтобы не подсесть на „грантовую иглу“, не зависеть от одного вида поступлений».

Еще один фактор успешности заявки в президентских грантовых конкурсах отмечает в разговоре DOXA одна из сотрудниц Transparency International — Russia: «Президентские гранты чаще получают те организации, которые ранее уже побеждали в их конкурсах. У донора выше доверие к тем, кто уже получал от него деньги и отчитывался за них, с кем каналы коммуникации уже давно настроены. Но это отрезает те НКО, которые подаются в первый раз».

Впрочем, есть и исключения из правила доверия к участникам с долгой историей, но также неслучайные. Например, белгородская организация «Грайкульт» и ее миллионный проект «Все невZгоды осилим Vместе». Организация, получившая грант, появилась 12 февраля 2021 года, но соцсети завели уже после начала войны: 4 мая 2022, сейчас там 4 подписчика. Первый же президентский грант, на который подался «Грайкульт», организация получила.

Директор «Грайкульта» Наталья Вакуленко — также директор Грайворонского дома ремесел. Дом ремесел в соцсетях выглядит живой инициативой, где работают увлеченные мастера и куда приходят на занятия дети. Но кроме того, организация — подразделение МБУКа (муниципального бюджетного учреждения культуры) «Культурно-досуговый центр».

Как и многие другие победители «донбасских» спецконкурсов, АНО «Грайкульт» создано при небольшом бюджетном учреждении. Похоже, что есть разнарядка по школам, детским садам, учреждениям допобразования вроде домов культуры и другим муниципальным учреждениям: „Если вы будете делать проекты вот про это, то можете получить гранты“, — предполагает кураторка Елена Ищенко. — Суммы грантов маленькие: 100 тысяч, 400. Многие муниципальные учреждения не умеют оперировать большими бюджетами, не могут даже представить проект на миллион или несколько миллионов. Бюджетные средства распределяются на бюджетные же организации, но теперь не прямым способом, а при помощи грантового конкурса».

Елена Ищенко указывает еще на один способ «стимулирования» бюджетных учреждений — онлайн-семинары по заполнению заявок, которые появились прошедшим летом и к участию в которых активно приглашают подписчи_ц грантовой рассылки.

«Многие проекты придумываются не потому, что люди хотят их делать, а потому что им сказали это сделать, — подчеркивает Ищенко. — Я смотрела, какие заявки поступают из республик в составе Российской Федерации: например, “связь Татарстана с ДНР/ЛНР”, “герои ДНР – герои Татарстана”. Можно вместо Татарстана подставлять Башкортостан, Карелию, другие республики, и заявки не будут друг от друга отличаться в смысловом плане». Но и в этом «военные» спецконкурсы ФПГ и ПФКИ — следствие всего устройства системы президентских грантов, а не исключение из правил.

Кроме того, DOXA обнаружила, что, согласно документам, ФПГ имеет право без конкурса выделять деньги региональным органам исполнительной власти. Как в таких случаях происходит экспертиза, неизвестно. Также нет информации о том, как региональные власти должны отчитаться за использование грантовых денег, хотя, по уставу фонда, контроль качества необходим.

Наша собеседница из Transparency объясняет, что оба механизма позволяют региональным властям «снизить свою бюджетную нагрузку и переложить ее на президентские гранты. В России почти все регионы живут в дефицит, и президентские гранты — возможность „присосаться“ к федеральным деньгам».

Однако большая часть грантовых средств уходит в Москву. Десять самых дорогих проектов в ПФКИ — московские. В ФПГ среди топ-десять есть один проект из Республики Удмуртия, правда, это «Гумконвой» Захара Прилепина, чей фонд почему-то зарегистрирован в Ижевске.

Как объясняет Елена Ищенко, «деньги идут в Москву и остаются в Москве». При этом многие московские организации получают деньги на события в других регионах, в том числе на оккупированных территориях: «Сохраняется централизация, при которой люди, сидящие в Москве, придумывают, что нужно сделать в регионах и на оккупированных территориях. Это работает на удержание власти и воспроизводит колониальную политику».

Так же централизованно работает и система «мотивации» муниципальных бюджетных учреждений, и церковная «поддержка» бежен_ок.

Но если российские регионы еще могут претендовать на часть грантовых денег, то НКО из «освобожденных» донбасских «республик» оказываются вовсе исключены из конкурсов: согласно правилам, на президентские гранты не могут претендовать организации, созданные меньше года назад.

«Внутри самых разных стран и обществ уже развивается по своему характеру освободительное, антиколониальное движение», — заявил Путин 30 сентября 2022 года во время подписания «договоров» о вхождении в состав РФ с «ДНР», «ЛНР», Херсонской и Запорожской областями. Путин также сказал: «Люди, живущие в Луганске и Донецке, Херсоне и Запорожье, становятся нашими гражданами навсегда». Херсон уже деоккупирован, деоккупация Мелитополя в Запорожской области — одна из ключевых стратегических целей Украины сейчас, но пока их житель_ницы и житель_ницы так называемых «ДНР» и «ЛНР» — получается, граждан_ки, но без прав.

Помните, что, как показал анализ DOXA, Координационные комитеты ФПГ и ПФКИ не оценивают заявки вслепую, а утверждают перечень организаций-победителей на общем заседании? На самом деле, согласно документам, члены Координационных комитетов должны сообщать о конфликте интересов и не участвовать в голосовании по тем вопросам, в решении которых заинтересованы лично. Но и этот механизм лишь создает иллюзию этичности, а не защищает гражданское общество.

Например, как объясняет DOXA собеседница из Transparency, часто гранты получают «дочерние» организации крупных НКО. Тогда участни_ца Координационного комитета или эксперт_ка декларирует конфликт интересов с «головной» организацией, но не упоминает участвующую в конкурсе «дочку». Согласно исследованиям Transparency, в 2017 и 2018 годах почти все крупные гранты получали организации, которые так или иначе связаны с участни_цами координационного совета: кто-то напрямую, кто-то через родственни_ц, что вообще не подразумевает декларации о конфликте интересов.

Летом 2022 года эксперт_ки, уже работавшие с президентскими грантами, получили письмо-приглашение к оценке спецконкурса. Каждо_й предлагалось выбрать, какие направления он_а будет оценивать: проекты социальной поддержки или «донбасские» проекты. «Не сомневаюсь, что все приличные люди от рейтингования донбасского направления отказались. Значит, остались те, кого никто в индустрии не знает. Какими ценностями и идеями они руководствуются, непонятно, каков их опыт, бэкграунд, квалификация — тоже неизвестно, — рассказывает DOXA Кристина. — Раньше список экспертов ФПГ был открытый, и было почетно указывать, что ты эксперт ФПГ. Потом под предлогом, что это может создать механизмы давления на экспертов, публичность прикрыли».

На фоне санкций и репрессий в отношении «иноагенто_к» система президентских грантов становится полным монополистом в российском некоммерческом секторе, заключают все собеседни_цы DOXA. Крупные иностранные компании с благотворительными бюджетами ушли с рынка, маленькие организации боятся любых иностранных денег, многие российские фонды тоже свернули программы. «Вся отрасль теперь абсолютно ручная», — подытоживает Кристина.

В первом — уже не специальном, а основном — конкурсе Фонда президентских грантов на 2023 год появилось новое направление: «поддержка семей участников специальной военной операции и граждан, призванных на военную службу по частичной мобилизации». Закрепилась среди основных и тема бежен_ок с оккупированных украинских территорий.

Организатор_ки грантов много лет остаются верны неолиберальной риторике и практике, но за словами об эффективности всегда оказывается разное содержание. Вчера на повестке были благотворительность и сотрудничество с властью для развития всего прекрасного, сегодня — традиционные ценности и война, а завтра — пошив военной униформы подопечными инклюзивных фондов или рытье бункеров для безопасности каждой российской семьи.